Совкопанк (Страна советов), глава 5

5.

— Палыч! – я набрал шефа, чтобы порадовать. Я сел на хвост одной интересной идее и нужно было попросить, чтоб начальник направил силы отдела на работу в этом направлении. Я был рад, что именно мой след оказался верным – как-никак, целая куча сотрудников работала по другим зацепкам: винтовка, деятельность убитого и прочее. И только я один такой весь из себя майор Пронин – всё сразу понял.

— Да! – угрюмо отозвался начальник. – Что у тебя?

— Интересное. Я узнал, что можно активировать имплантаты удалённо.

— И чё? – быковато спросил нисколько не впечатлённый этим шеф. – Что нам это даёт?

— Напряги экспертов, пусть хотя бы попытаются найти историю входящих подключений к мозгам Вьюнова. Плюс – у заказчиков должен быть очень сильный хакер. О-о-очень сильный, практически гениальный. И ещё – мне нужен спецназ с вертолётом, нужно арестовать кое-кого на Горбушке.

— Сдурел? – без обиняков сказал Палыч. – Может, мне ещё тебе американского президента с Марса выковырять?

— Президента не надо, — терпеливо сказал я. – Нужен спецназ с вертолётом. Рядом со мной как раз гений хакер и один старый жид, у которого можно узнать много интересного.

Шеф задумался на пару секунд.

— Хрен с тобой, давай координаты. «Альфа» вылетает. Ты что будешь делать?

— Постою рядышком, посторожу, чтобы никто не ушёл. Давай там живее.

Где-то с полчаса я проторчал в грязном переулке, держа в поле зрения вход в лачугу, пока не услышал тихий, но басовитый и мощный шелест винтов.

Где-то слева от меня, со стороны «улицы» раздались крики.

— Облава! – вопили десятки голосов на все лады. Мимо меня промчался, бешено вращая глазами, какой-то седой мужичок с бородой. Он прижимал к груди авоську с какой-то машинерией – сплошь провода и шестерёнки.

— Атас! – крикнул он мне. – Менты! – и скрылся за ближайшим поворотом.

Спустя несколько секунд мне в лицо ударили порывы холодного воздуха и над переулком нависла здоровенная туша чёрного Ми-2028. Его не зря называли «крокодилом», как далёкого предка – хищная форма корпуса и впрямь делала его похожим на опасного хищника. Где-то недалеко раздалась автоматная очередь и по бронированному корпусу заплясали искры – пули рикошетили, не причиняя вертолёту никакого вреда.

Заслонив лицо ладонью от ветра и подняв голову вверх, я увидел, как из круглых боковых люков к земле полетели тяжёлые фалы и по ним, споро и грациозно, скользнули спецназовцы, облачённые в чёрные бронекостюмы.

Снова выстрелы, на этот раз явно по «Альфовцам», но поздно – они уже достигли земли. Чёрные фигуры с огромными массивными автоматами в два счёта окружили лачугу и, выбив дверь, забросили внутрь светошумовую гранату.

Почти сразу же бахнуло так, что я вздрогнул с непривычки, а спецназ, за те доли секунды, пока я был в замешательстве, уже ворвался внутрь.

Я выждал ещё десять секунд и направился к дверям. Очень вовремя – вскоре из них вышел командир отряда – дополненная реальность пометила его золотой майорской звёздочкой, висящей над головой.

Он снял шлем и оттуда на меня взглянули глаза, похожие на сварочные очки. Худое узкое и костлявое лицо было неприятным, через всю щеку тянулся узкий белесый шрам.

— Взяли? – спросил я, ожидая услышать в ответ: «Конечно».

— Нет! – неприятно удивил меня командир. Вертолёт над нами повернулся и оказал невидимому стрелку ответную любезность, жахнув из носового пулемёта. – Их там нет!

— Как?! – опешил я, автоматически пригнувшись, когда вертолёт начал стрельбу. – Какого чёрта?! Они же были там, я лично видел!

— Я что, вру по-твоему?! – прикрикнул командир. – Нет никого! Можешь сам посмотреть!

Я выругался и побежал внутрь лачуги, которую осматривали бойцы «Альфы». Некоторые из них вышли наружу и заняли круговую оборону.

— Что тут? – спросил я у бойца, который внимательно осматривал стены. Судя по всему, у него в глаза был встроен универсальный сканер.

— Ничего, — ответил спецназовец. – Ни окон, ни других входов, ни подозрительных полостей.

— Да какого?!.. – я ударил в хлипкую стену, проломив её. – Чёрт! Чёрт, чёрт, чёрт!..

— Спокойно, — усмехнулся боец. – Осмотр ещё не закончен.

— Ищите! – рявкнул я на ни в чём не виноватого «спеца». – Всё тут переройте, но достаньте мне их!

Я присоединился к поискам – метался по лачуге, перерывал вещи в поисках каких-нибудь улик, открывал коробки и сундуки, но ничего – лишь создавал бесполезную суету. Спустя десять минут в ухе тихонько зашипел передатчик. Говорил командир.

— Надо улетать отсюда и поскорее. Вы с нами?

— Да, — раздражённо сказал я. – Конечно, с вами.

Я покинул здание, преисполненный досады. Снаружи «Альфовцы» снова цепляли фалы к поясам. Один из бойцов крепко подхватил меня подмышками, и в тот же миг я вознёсся к небесам, которые «крокодил» рубил на ломти своими чудовищными винтами.

В брюхе вертолёта было темно, душно и тесно, поэтому за время полёта я вспотел и ещё больше разозлился. Мистика какая-то. Как сквозь землю провалились. Причём, я бы понял, если б мальчик был здоров – можно было бы пролезть в какую-нибудь дыру или подкоп, но он же, чёрт возьми, был инвалидом. Его кресло не во всякую дверь пролезет, не то, что в пролом. Вопросы, одни вопросы.

— Эй! Ты где сейчас? – прервал мои размышления Палыч. Перед глазами повисла его морда — усталая и замученная.

— Лечу в отдел.

— Взяли? – поинтересовался он.

— Нет, — рыкнул я.

— Почему?.. А, ладно, потом, всё потом. Сейчас я дам команду высадить тебя на ближайшей площадке. Вызывай машину и срочно дуй на адрес.

Плохое предчувствие. Очень плохое.

— Что случилось? – осторожно спросил я.

— Убийство случилось, – устало сказал Палыч. – В Собрании минус ещё один депутат.

Я выругался – громко и матерно. Спецназовцы покосились на меня, но ничего не сказали.

— Ага, полностью согласен. Давай на место, короче. А я – спать на пару часов. Прикажу будить меня только в случае ядерной бомбардировки или поимки заказчиков, поэтому давай там… Проявляй разумную самостоятельность.

— Есть проявлять разумную самостоятельность, — с напускной бравадой отозвался я. На душе было паршиво. – Со спецами связался? Они ищут хакеров?

— Ага. Они сами тебе позвонят, как что-то найдут.

— Принял. Давай, Пал Палыч, приятных снов.

— Да пошёл ты… — шеф отключился.

Меня высадили на крыше жилого комплекса образцового содержания, практически в двух шагах от Дворца Советов. Даже на расстоянии он возвышался так, словно я стоял у его подножия. Ленин на крыше незаметно для глаза вращался, указывая рукой на солнце — словно призывал человечество последовать за Икаром. Зеркальные окна и стальные гербы ярко сверкали, а с севера порывистый ветер нёс серые унылые тучи.

Я в который раз удивился тому, как близко, и в то же время невообразимо далеко находятся два совершенно разных мира – анархическая Горбушка и незыблемо тоталитарный Дворец Советов.

Вертолёт «Альфы» развернулся и помчался на восток, в сторону Конторы, а я, отыскав выход с крыши, покинул дорогое жильё партийных начальников, немало шокировав своим появлением старичка-консьержа.

Он провожал меня испуганным и удивлённым взглядом – видимо, увидев вертолёт, подумал, что Контора опять прибыла по душу какого-нибудь жильца. Такое часто бывало – фавор и опала в стране советов шли бок о бок.

— Всё в порядке? – его голос практически перебивал какой-то чрезвычайно громкий фильм про войну.

— Да, — кивнул я и, стараясь поддерживать загадочный вид, покинул просторный облицованный мрамором подъезд.

Снаружи уже ждала моя «Волга».

Я несколько раз произнёс адрес, раздражаясь всё сильнее и навигатор, наконец, пиликнул и повёз меня к месту преступления. В центр, к грандиозному бассейну «Москва» у метро Кропоткинская.

Машина выехала на автостраду и набрала умопомрачительную скорость. Мимо проносились новые безликие кварталы и старые, упрятанные за высоченные серые стены-саркофаги. «Волга» то ныряла в глубокие туннели, освещённые тусклыми жёлтыми лампами, то снова выезжала на открытый воздух. Не прошло и десяти минут, как я уже был на месте – правда, с тошнотой из-за постоянных резких маневров.

Навигатор вывел меня на бывшую Пречистенку — старый и некогда очень любимый мной район. Тишина, зелень сквера, обилие музеев и красивая архитектура делали его одним из тех мест, где чувствовался дух города – того самого, древнего, а не нового, вечно куда-то спешащего. Старые особняки с колоннами и лепниной, белые монастырские постройки с узкими зарешеченными окнами, мемориальные доски: всё это безумно мне нравилось. Поэтому сейчас я с искренней болью в сердце смотрел на эту самую улицу – и не узнавал её.

От громадины круглого бассейна, снова построенного на месте руин Храма Христа Спасителя, в небеса поднимался колоссальный столб белоснежного клубящегося пара. Страшно было даже представить, сколько электричества потребляла такая махина.

Из знакомых мне мест остался только сквер с загаженным памятником Энгельсу, на голове которого денно и нощно сидели голуби. Кроме него — музеи Толстого и Пушкина, а также одна из монастырских построек у сквера. Всё остальное изменилось до полной неузнаваемости. Особняки исчезли — новая власть почти полностью перестроила это место и вместо домов «проклятых капиталистов» тут громоздились высокие каменные семи- и восьмиэтажки, построенные по чертежам Сталинских времён.

Новая власть хотела в точности осуществить древний план переустройства центра и создать ту Москву, которую когда-то видели в своих фантазиях Сталинские архитекторы. Тогда ещё Дворец Советов должен был получиться куда меньше и располагаться тут – на месте бассейна. А улицам, примыкавшим к главному строению всего коммунистического мира, было суждено стать центром государства мирового пролетариата. Населять их, разумеется, планировалось исключительно высшими партийными чинами, генералитетом, знаменитыми учёными и деятелями культуры.

Но впоследствии, уже после того, как этот район был построен, Дворец Советов было решено перенести, а здания, населённые номенклатурой, разумеется, остались. Получился интересный казус – широкие проспекты вели к бассейну, а к Дворцу советов – всего лишь одна узкая дорога. Это вызвало чудовищные проблемы с транспортом – особенно, по утрам, когда вся эта орава ехала на работу. С этим, разумеется, пытались справиться – например, при помощи широкой подземной трассы. Но до её сдачи в эксплуатацию было ещё долго и длинные кортежи каждое утро стабильно стояли в пробках, состоящих исключительно из тех самых кортежей.

Машина остановилась у старого особняка, уцелевшего во время сноса лишь благодаря тому, что это была какая-то знаменитая усадьба. Интересное розовое двухэтажное здание с высокими окнами, закруглявшимися вверху. Вход слева — массивные деревянными двери, на которых красовались огромные ручки из потемневшей меди. Рядом – табличка «Управа Района Хамовники». Немного дальше стояла «скорая» и легковой милицейский «москвич» — жёлтый, с синей полосой.

Я прошёл внутрь (дверь подалась очень тяжело и неохотно) и увидел стойку, за которой сидела очень нервная пожилая женщина, из-за причёски похожая на пуделя.

— Нельзя! Приёма нет! – взвизгнула она, увидев, как я захожу. Удостоверение, соткавшееся из моего запястья, успокоило её. – А… Простите. Проходите, товарищ… — она подслеповато прищурилась. – Майор. Второй этаж, там уже работают ваши.

Широкая лестница, устланная мягким красным (но грязноватым) ковром привела меня на второй этаж. «Наши» обнаружились практически рядом – в коридоре, напротив двойных дверей с золочёной табличкой «Приёмная». Костлявый старый судмедэксперт ходил туда-сюда со скучающим видом – он уже успел зафиксировать всё на фото и ждал, когда я дам отмашку и можно будет увозить тела для вскрытия. Рядом с ним торчали двое совсем молодых курсантов из милицейского училища – с виду обычные курносые и веснушчатые дворовые пацаны, которым кто-то смеха ради выдал тёмно-серую форму и погоны с буквой «К». Наглядная демонстрация катастрофической нехватки кадров.

Я присвистнул, когда увидел место преступления во всей красе.

Напротив приёмной располагался шкаф из прозрачного стекла – ну, вы знаете, такие есть в любой организации. Там хранятся всякие вымпелы, кубки и прочая лабуда, выигранная конторой или её сотрудниками. И вот рядом с этим шкафом, разбитым вдребезги, посреди мятых жестянок, выкрашенных под золото, вымпелов и заляпанных кровью грамот, в красной луже лежал завязанный в три узла труп.

Меня чуть не стошнило при виде такого надругательства над человеческим телом. Серьёзно – это выглядело просто омерзительно. Руки, ноги, голова, торс – всё было перемешано так, будто тело было колодой карт и убийца её перетасовал. Отовсюду торчали кости, кое-где прямо из кожи и обрывков ткани торчали длинные острые куски стекла и дерева.

В конце коридора лежало второе тело — мужчина в мятом сером костюме и рыжих ботинках. У этого трупа отсутствовала верхняя часть головы, а от шеи и нижней челюсти ещё шёл едва заметный дымок, вонявший горелой пластмассой и пережаренным мясом.

— Привет, Филипп Глебыч, — поприветствовал я судмедэксперта. Он пожал мне руку. — Ну, рассказывай.

— История такова, — начал он тихим голосом, похожим на завывание ветра в лабиринте склепов и могильных плит, — вон тот мужик без головы — Ухтин Павел Петрович. Бывший фронтовик, инвалид всего, что только можно. Старшина ВДВ. Принимал участие в Варшавской десантной операции, там же попал под обстрел, из которого выбрался только наполовину. После лечения и демобилизации вернулся в Москву и устроился сюда завхозом.

Я слушал, кивая.

— Кто ж тебе всё это рассказал?

— Местные, — пожал плечами судмедэксперт. – Пока не гавкнул на них, не отстали, всё тараторили.

— Продолжай, — попросил я.

— Был на хорошем счету, работал усердно, пил умеренно. Но сегодня, во время визита депутата Лукацкого, встретил его у приёмной и в два счёта превратил его тушку… Собственно, в это, — Глебыч, не подобрав подходящего сравнения, указал на тело. — А сам старшина после этого самоубился. При помощи имплантатов, судя по всему. Следов алкоголя или наркотиков у него в крови не найдено.

— А что с Лукацким?

— А ты сам не видишь? – эксперт посмотрел на меня со всей мировой скорбью во взоре. – Старшина его просто уничтожил. Более подробный список травм составлю, когда окажусь в Конторе.

— У старшины были отключены боевые имплантаты? – поинтересовался я.

— Без аугментаций сделать такое с человеком невозможно, будь ты хоть трижды десантник.

— Понятно, — сказал я. Не надо было иметь семь пядей во лбу, чтобы сделать вывод о сходстве этого убийства с предыдущим. Жертвы-депутаты, убийцы-фронтовики, а когда дело сделано, инструмент самоустраняется. Я вызвал перед глазами досье Лукацкого. Даты, учёба, рабочий путь… А вот и то, что мне нужно. Второй Белорусский фронт. Штабист, принимал участие в планировании Варшавского десанта. Занятно. Это было безусловно заманчиво – решить, что убийство произошло на почве ненависти к офицеру, из-за которого старшина остался инвалидом. Красиво получается. Очень красиво. И расследовать, вроде, ничего не надо. Тут тебе и мотив, и все улики под боком, да и сам убийца – вот он. Тоже дохлый и, потому, немой. Осталось только подшить всё в папочку и составить рапорт, да такой, чтоб начальство слеза прошибла от стараний сотрудников.

Но это была явно попытка скрыть истинные мотивы. Причём, попытка достаточно топорная. Возможно, я просто параноик и игнорирую старую добрую бритву Оккама. Но что-то внутри меня буквально кричало, что надо пинать экспертов. Пусть ищут хакера, способного на подобное, пусть восстанавливают мозги из дыма и сажи – плевать.

— Сейчас я осмотрю тут всё, а потом пойду опрашивать сотрудников, — сказал я, наконец, Глебычу. — Пять минут и можете грузить.

— Насчёт опроса… Всё от начала и до конца видела только девушка-секретарь, но её только что забрали.

— Кто? Куда? — удивился я.

— Психушка.

«Неудивительно», — подумал я. Если уж у меня вид места преступления вызвал отвращение, то что уж говорить о несчастной секретарше…

Я подробно, борясь с тошнотой, осмотрел тела и вывернул карманы, но не нашёл ничего интересного: документы, карточки, немного наличных денег. У старшины, к моему удивлению, под рубашкой блестел маленький серебряный крестик.

Пока я копался, на второй этаж поднялись две здоровые бабищи в белых халатах и колпаках — они несли с собой носилки.

— Забирайте, — скомандовал я, когда закончил, и санитарки унесли негромко похрустывающее тело Лукацкого. Курсанты наблюдали за этим с бледными лицами и уже, похоже, жалели о выборе профессии.

Опрос продлился недолго — сотрудники управы не могли сказать ничего важного, поскольку в момент убийства находились на рабочих местах. Это меня не сильно расстроило — меньше бумажной работы — и я спустился к женщине-пуделю.

— Мне нужен доступ к записям камер, — сказал я и вахтёрша, быстро закивав, поднялась, уступая мне место.

Я плюхнулся на старое скрипучее офисное кресло и взглянул в большой монитор марки «рубин», на котором был виден каждый закуток управы.

— Когда всё произошло?

— Тринадцать-одиннадцать, — охотно ответила женщина и нависла у меня над плечом, собираясь смотреть. — Не стойте над душой, пожалуйста, — оскалился я и вахтёрша сразу же отпрянула.

Признаюсь, момент убийства был мне не так интересен — больше хотелось понаблюдать за старшиной-завхозом.

Для этого я начал смотреть запись с часа дня. Завхоз нашёлся в одной из пристроек — в царские времена там обитала прислуга, а сейчас располагался небольшой склад, на котором громоздились горы списанного хлама — в основном, устаревшая и сломанная техника, а также мебель.

Завхоз — плечистый седой мужик с шикарными усами ковырял на древнем верстаке какую-то штуковину. Параллельно я наблюдал за передвижениями Лукацкого по управе. Вот он вошёл в здание: за пять минут до собственной гибели. Перекинулся парой слов с вахтёршей, направился на второй этаж… Я перевёл взгляд на старшину. Вот оно! Ухтин положил отвёртку на верстак и вышел. Двигается уверенно и целеустремлённо, не оглядываясь по сторонам. От былой расслабленности не осталось и следа.

Лукацкий поднимается на второй этаж — старшина уже в захламленном внутреннем дворике.

Депутат заходит в приёмную – его будущий убийца на второй лестнице, где нет охраны.

Лукацкий говорит с секретаршей, недовольно кривится и после небольшого монолога собирается присесть в кресло — Ухтин уже в приёмной.

Я с любопытством наблюдал, как он подошёл к депутату, который задал ему какой-то вопрос, и… даже не заметил, как всё случилось. Пришлось перемотать и запустить в замедленном действии, но даже так руки старшины двигались очень быстро. Удары, захват, болевые приёмы, излом, бросок — всё это уместилось в половине секунды.

Депутат вылетает в коридор и разносит вдребезги шкаф с кубками, а Ухтин выходит следом и пятится до конца коридора, окидывая взглядом дело рук своих. Яркая вспышка — и его тело валится на пол.

Конец.

Я просматривал сцену убийства несколько раз, с каждым разом забираясь всё дальше в «прошлое». С утра Ухтин был совершенно нормальным мужиком. Улыбался, пританцовывал в такт музыкальной передаче по телевизору, с утра угостил вахтёршу конфеткой. И потом такая резкая перемена, сделавшая его хладнокровным сверхсосредоточенным убийцей. Контраст, однако.

Я посмотрел на часы. С момента провала спецоперации на Горбушке прошло чуть больше получаса. Палыч дрых, эксперты молчали. Новых зацепок не было и сделать пока я ничего не мог. Значит, оставалось только ждать.

И надеяться, что ещё одной жертвы не будет

Совкопанк (Страна советов), главы 1-4

1.

— Твою мать… — процедил один из милиционеров, увидев, как я вылезаю из чёрной служебной «волги». Он знал, что я его услышу – не мог не знать, а потому это можно было расценить, как намеренное оскорбление. Но я не стал. Двадцать шагов от высокого каменного бордюра Кутузовского проспекта, по которому неслись сквозь ночь яркие сверхскоростные «Москвичи» и «Лады». Привычным движением я поднял вверх рукав пальто и в воздухе соткалось спроецированное запястьем служебное удостоверение, подрагивающее в холодном ночном осеннем воздухе.

— Майор Иванов, — представляюсь я. – КГБ. Отойдите за ограждение и ждите дальнейших указаний. Расследование переходит к нам.

Люди в форме и в штатском молча и без пререканий отходят в сторону, пронзая меня неприязненными взглядами. Закуривают. Тот, что ругался, смотрит с особенной злостью, как будто я у него что-то отобрал.

— Иванов, как же, — шепчет он себе под нос. – Все они… Ивановы.

Я вздыхаю и изо рта вырывается облачко пара, которое поднимается вверх и рассеивается. Прямо надо мной возвышается громада Дворца Советов – почти километр яркой подсветки, стали, бетона, стекла и обновлённого учения марксизма-ленинизма. Для того, чтобы увидеть вершину, где вращается ярко освещённая огромными зенитными прожекторами, статуя Ленина, нужно задрать голову вертикально вверх. Дворец нависает, подавляет, вызывает трепет. Нелепый центр Нового Союза Социалистических Республик. Дурацкая попытка подражания стилю знаменитых сталинских высоток, построенная на костях ещё более нелепого комплекса «Москва-Сити». Даже хорошо, что его разбомбили к чёртовой матери.

На вымощенном каменной плиткой тротуаре шириной с заводской цех лежит труп без куска головы. Я смотрю на его лицо – верней, на то, что осталось — и оно покрывается ярко-зелёной сеткой сканера. Закрутился анимированный белый кружок загрузки – и у меня перед глазами возникает досье убитого.

Золотарёв Михаил Даниэлевич, первое марта две тысячи двадцать первого – пятнадцатое октября, две тысячи восемьдесят третьего. Русский. В партии с две тысячи пятьдесят третьего. К уголовной ответственности не привлекался. Не женат. А вот это странно, особенно в нынешние-то времена, когда множество русских мужчин удобряют поля и леса от Вислы до Амура и от Арктики до Евфрата.

Впрочем, не будем отвлекаться. Трудовой путь: рабочая школа, в девять лет прикреплён к Арзамасскому танковому заводу. Затем государственный институт муниципального управления. Воевал: первый ближневосточный фронт, ускоренные курсы политработников, первый белорусский фронт, ранение и служба на втором Сибирском в армии Лемешева. А, вот и понятно, почему не женат: вся Сибирь изгажена китайскими грязными бомбами, удивительно, что труп в темноте не светится…

Далее рост в звании до полковника политической службы, партийная работа, перевод из действующих частей в Москву и венец карьеры – тёплое кресло депутата Народного Собрания Союза. Поднялся, ничего не скажешь. Фото и видеоархив я решил пропустить, переписку и историю поиска в Сети тоже – займусь этим потом.

Я посмотрел на убитого депутата и снова перевёл взгляд на сияющее здание Дворца. Пал Палыч живьём не слезет, пока убийца не будет найден и показательно расстрелян – где ж это видано, в центре Москвы, в двух шагах от дворца советов убит не кто-нибудь, а целый депутат. Не то, чтобы они были особо важны – законодательной властью Собрание можно было назвать лишь в кавычках, но всё равно. Это был плевок в лицо.

— Я на месте, — отрапортовал я Пал Палычу, когда вызов от него зажужжал у меня в черепе. Фотографии убитого сменились изображением начальника – лысенького, толстенького, похожего на артиста Леонова, но, в отличие от него, с бесцветными серыми глазами настоящего чекиста.

— Дай картинку, — приказал он и я переключил глаза в режим камеры.

— Твою ж мать, — сказал он с такой тоской в голосе, что мне стало его даже немного жаль. – Ну твою же мать!.. Ты уже начал осмотр?

— Нет, я только прие…

— Тогда начинай! – резко сказал он и жалость тут же улетучилась. – Держи меня в курсе. Смотри, Сам будет меня насиловать, а я – вас. По цепочке.

— Да в курсе, в курсе, — скривился я. – Можно было и не напоминать.

Пал Палыч отключился.

— Полиамория, блин, — выругался я и приступил к осмотру.

Для начала я ознакомился с заключением баллистической экспертизы и присвистнул от удивления – зависшая в воздухе ярко-красная линия вела к шпилю разрушенной гостиницы «Украина». Кто-то, стреляющий чертовски метко, сумел забраться на самый верх здания, которое уже давно собирались снести, но всё никак не могли взяться. Оно стояло уже несколько десятков лет, скалясь выбитыми окнами из-за уродливой железобетонной стены-саркофага – как древний замок с привидениями, полный смертельно опасных сокровищ. Во время первой грязной атомной бомбардировки постояльцы находились внутри и всё роскошное убранство отеля безбожно фонило.

Пуля нашлась в десятке метров от трупа. Она ударила в мостовую, выбила изрядный кусок камня и отскочила ещё дальше. Я подошёл и присел, рассматривая её поподробнее. Ничего особенного, обычный армейский боеприпас калибра семь-шестьдесят два. Я тихонько чертыхнулся – отследить простейшую пулю в мире, где уже лет тридцать шла война и оружие с боеприпасами производилось непрерывным потоком, было нереально. Когда настоящий я, ныне покойный, работал в московском уголовном розыске нулевых и десятых годов, это было бы несложно. Были знакомства, была агентура, да и стволов, способных на подобное, по всей Москве ходило штук десять одновременно. А тут… Впрочем, отставить упаднические настроения. Не отследим пулю – отследим что-нибудь ещё. А потом за яйца возьмём подонка, отстреливающего депутатов прямо у рабочего места, и покажем, что он был неправ. Выпишем путёвку на урановые курорты южного берега Ледовитого океана.

Я уже возвращался к машине, когда снова услышал недовольное шипение милиционера и решил, наконец, обратить на него своё внимание и обернулся. Молодой старлей, светлые волосы, голубые глаза, крупные славянские черты лица, форма идеально отглажена, досье безупречно. Хоть сразу на плакат.

— Товарищ старший лейтенант, — устало сказал я. – В чём дело?

Стоящие рядом милиционеры как по команде повернулись к оторопевшему коллеге и мрачно на него посмотрели, словно говоря: «Допрыгался, болван».

— В понедельник в двенадцать ноль-ноль жду вас у себя в кабинете.

Летёха бледнеет, но сжимает крепко зубы. Злится. Ну и пошёл к чёрту. Поору на него и отпущу с миром. Может, ещё проживёт, дурак. Если научится, на кого можно тявкать, а на кого нельзя.

— Давай к Украине, — я сажусь на заднее сиденье. Установленный на месте водителя автопилот «Навигатор-М», похожий на пивную кегу с проводами, пискнул и поехал к ближайшей развязке, стоящей на огромных сваях над обломанными бетонными зубами старого третьего транспортного кольца.

Мимо проносятся дома – как новые, так и старые, восстановленные. Огни, огни, огни. Жёлтые, синие, белый, фиолетовые. Фонари, растяжки с лампочками, диоды, окна, подсветка зданий, наглядная агитация. По исполинской туше Дворца Советов пробегают одна за красные фразы «Партия – наш рулевой», «Депутат из народа – слуга народа», «Победа будет за нами» и почему-то «Развивайте свиноводство».

Навигатор повёл машину очень странным маршрутом, руководствуясь какими-то своими принципами. Мы выехали на восстановленный участок третьего кольца, затем свернули в какую-то тёмную улочку, полную разрушенных домов, попетляли по району, промчались через пустой туннель и выехали на Бережковскую набережную. Я мысленно выругал автопилот. Ненавижу Москву-реку. Первое время после репликации я был, как и все, шокирован, но со временем как-то свыкся с окружающим миром. Со всем, кроме Москвы-реки.

Ручей из бурой вязкой жижи, в которой виднелись остовы затонувших речных трамвайчиков и копошились существа настолько жуткие, что пришлось на всех набережных строить электрические изгороди, вызывал у меня первобытный ужас.

До места добрались, потеряв лишние десять минут, но и чёрт с ними. Я не смог бы проехать лучше, ибо водить на Кутузовском и третьем транспортном вручную при теперешних скоростях – чистой воды суицид.

Гостиница «Украина» была куда меньше Дворца, но выглядела более стильно. В ней чувствовался имперский дух, которого недоставало новоделу, больше похожему на офис.

Если бы ещё не высоченная бетонная стена, скреплённая массивными рёбрами и подпорками из ржавого железа, гостиницу можно было бы счесть красивой. Во времена моей настоящей юности неформалы всех мастей согласились бы отдать правую руку взамен за возможность посидеть тут на крыше, напиться дешёвого пива и поорать под гитару песни Летова. Это забавно – никогда не слышать песен Летова, но помнить их почти наизусть.

Возле саркофага уже стоял наш любимый «чумовоз» — так мы называли машину службы радиационной, химической и биологической экспертизы – из-за того, что перевозимые ими образцы были способны полностью выкосить население небольшого города. Рядом с ней на бетонном блоке сидел лысый человек в оранжевом скафандре.

— Валёк! – крикнул я ему издалека. Он увидел меня и замахал руками:

— Не подходи ближе! От меня фонит!

— И не собирался! Я к вашей машине до дезактивации ни на шаг! Из меня уже поутру как-то выпал кусок стронция! Передавай файл с отчётом!

— Лови!

Архивный файл оказался увесистым. Видеозаписи, куча фото. Я вернулся в машину и принялся его проглядывать. Для этого пришлось запустить сознание в несколько потоков, что, хоть и грозило сумасшествием, но зато существенно экономило время.

Скелеты на кроватях и в коридорах, перевёрнутая мебель и тележки с чемоданами. Потеки сырости на стенах, проломы, битое стекло и дроблёный камень. Темнота, мрак, пыль и радиация. На полу — следы армейских ботинок сорок третьего размера. Стрелок шёл уверенно, широкими шагами, значит, хорошо знал план здания и торопился. Гильзу не нашли, зато винтовка лежала рядом со входом на крышу – как я и ожидал, обычная армейская, ничего примечательного. Прицел штатный, номер принадлежит восемнадцатой армии, что почти в полном составе полегла во время Смоленского сражения. Хорошо зачищенные следы ржавчины подтверждают мысль, что оружие копаное. Эхо войны. Видеозаписи с камер у гостиницы показывают нападавшего – рост метр восемьдесят пять, худощавый, одет в чёрное и маску, закрывающую лицо. Возле «Украины» он спустился в старый канализационный люк (боже мой, ну и псих, там же один чёрт знает, что водится) и пропал с радаров. Вылезти он мог где угодно. Тупик.

Я остановил воспроизведение архива и некоторое время сидел, закрыв глаза — борясь с головокружением и ни на что не похожим чувством размноженного сознания.

Так. А теперь включаем логику.

Стрелок был очень хорош. Значит, совершенно точно прошёл снайперскую подготовку, воевал. Причём, в боевых подразделениях. Рост есть, размер ноги тоже. Вкупе получается неплохой фильтр. Я вызвал Пал Палыча. Тот принял вызов не сразу и, судя по покрасневшим дряблым щёчкам, уже успел поддать.

— Нашёл чего? – подался он вперёд с отчаянной надеждой. Наверняка Палычу уже не раз звонили с самых верхов и требовали голову убийцы, угрожая оторвать его собственную.

— Да, есть зацепки. Удалённый доступ к базе как всегда работает хреново, поэтому организуй поиск по Московским и областным досье. Мне нужен мужчина, прошедший снайперскую подготовку, отличный стрелок, которые воевал на фронте или в спецподразделениях. Рост – сто восемьдесят пять, размер ноги сорок три. Хотя, нет. Он мог переобуться. К чёрту размер.

— И что ты предлагаешь? – набычился Палыч. – Чтоб все сервера Комитета лопатили пятьдесят миллионов досье? Не жирно будет?

— Ну, тогда давайте подождём, пока нас поимеет весь ЦК, — пожал я плечами.

Начальник зашипел:

— Умник хренов. Ладно. Но если из-за тебя сорвётся какая-нибудь операция, то…

— Ага. Заводите поиск, — устало сказал я и отключился. Шёл бы он в задницу. Только орать и умеет. Чует, что чистка уже рядом.

Время шло. Я сидел в машине, поплотнее закутавшись в пальто, грелся и смотрел в окно на то, как ярко горят разноцветный огни Москвы. В тот миг я чувствовал себя обманутым Колей Герасимовым. Да, однажды я очнулся в мире победившего коммунизма. Но тут не было ни космозоопарка, ни флипов, ни машин времени. Здесь роботы Вертеры легко превращаются из спасателей в убийц, а на космодромах базируются не лайнеры до Марса и Венеры, а орбитальные ядерные бомбардировщики. Девятилетние девочки не играют в волейбол, зато умеют тяжело работать и по житейскому опыту дадут фору взрослым времён моей молодости. А Москва… Да, Москва изменилась. И меняется до сих пор, всё ещё восстанавливаясь после той, первой бомбардировки.

Палыч позвонил в самый разгар воспоминаний о моём последнем лете. Я катался на велосипедах по бульварному кольцу и ел мороженое. Тепло, всё зелёное, красота…

— Есть зацепки. Одна из них любопытнее остальных.

— Что там?

— Михаил Вьюнов, снайпер на втором Сибирском фронте.

— Каком-каком? – я подался вперёд и заёрзал на сиденье.

— Ага, — заулыбался Палыч. — Даже более того, они с Золотарёвым в одном полку служили. И когда тот в отсутствие командира нажрался и приказал идти в атаку, Вьюнов потерял обе ноги и руку.

— С ума сойти, — я, конечно, обрадовался, но подобное везение мне казалось немыслимым. Слишком гладко и быстро был найден потенциальный убийца. Не может быть такого. Только не у нас.

— Держи адрес. Он и живёт-то рядом. И рядом с домом Золотарёва тоже, если ты понимаешь…

Я понимал. Трудно, наверное, было ютиться в каком-нибудь панельном клоповнике на тысячу семей и смотреть из окна на сверкающую башню, где обитала партийная элита – в том числе и тот, кто по дурости оставил тебя почти без конечностей.

— Высылай подмогу на всякий, а пока они едут, я сам постараюсь.

— Добро.

Я дал команду и навигатор, пискнув, завёл двигатель.

Всё оказалось так, как я и ожидал. Один из восстановленных районов за третьим транспортным кольцом был тёмен и мрачен, но чист и даже немного благоустроен – детские площадки, худые деревья, вынужденные выживать в заражённой почве, ряды ярких пластиковых гаражей-капсул. Двадцатиэтажные серые панельные дома стояли параллельно-перпендикулярно друг другу и были похожи, как близнецы, поэтому через пять минут езды по району я в нём окончательно перестал ориентироваться.

А над всем этим возвышался, похожий на яркий сказочный замок, жилой комплекс «Большевик». Шпили пронзали багровое небо уходя ввысь, окна светились, как бриллианты – там на электричестве не экономили, поскольку многие клерки Дворца работали даже дома и Партия заботилась об их зрении.

Машина остановилась, навигатор снова пискнул. Я вышел, захлопнул дверь и направился к подъезду, над которым горела тусклая лампочка, почти не дававшая света. Несмотря на то, что подъезд оказался чист, в лифте пахло мочой и были сожжены все пластиковые кнопки. Пришлось повозиться, стараясь нажать на семнадцатый этаж.

Деревянная дверь с казённым номером, рядом написано «Сима – дурак». Кнопка звонка, казалось, была уже произведена старой и испачканной в побелке. Три звонка мерзко продребезжали внутри квартиры и тотчас же послышались шаги. Да уж, звукоизоляция…

— Кто?

— КГБ в пальто, — я засунул руку в карман и сжал холодную рукоять пистолета. – Открывайте, Вьюнов. Нам всё известно.

Молчание. Я отошёл в сторону. Если у этого дуралея нашлась снайперская винтовка, то и автомат может заваляться, и даже граната.

— Я… Я не знаю, о чём вы, — сдавленно произнесли за дверью.

— Открывайте и я всё вам объясню.

Звонко щёлкнул замок, дверь открылась и я заметил, как мелькнуло пятнышко света в глазке у соседей. Люди везде одинаковы.

Я видел фото Вьюнова, но оно было достаточно старым, с военного билета. С тех пор он изрядно постарел – щетина, сетка морщин, слипшиеся на лбу в ком тёмные с проседью волосы. Стоит перед дверью в семейных трусах и мятой майке-алкоголичке. Вместо ног и руки, как я и ожидал – простейшие электропротезы.

— Надеюсь, вы не будете делать глупостей, — спокойно сказал я, шагнув в квартиру. – Вы, наверное, слышали, что сотрудникам КГБ очень многое не может причинить вреда.

— Да, слышал, — упавшим голосом сказал снайпер.

Я прошёл в тесную прихожую с кучей обуви на полу. Скользнув по ней взглядом, я заметил в ней армейские ботинки и увидел, что дверь в комнату резко закрылась.

— Кто там? – я вытащил пистолет и направил его на хозяина квартиры. – Говори!

— Там… Дочь. Моя. У меня есть разрешение! – торопливо сказал он, испуганно глядя на меня.

— Пусть выйдет сюда! – приказал я.

Вышла девочка лет девяти на вид. Неудивительно, что её не ставили на учёт – она была настолько уродливой, насколько вообще было возможно. Худая, скрюченная из-за костных болезней, на черепе – огромная фиолетовая пульсирующая опухоль, покрытая светлыми и мягкими детскими волосиками.

— Боже мой, — воскликнул я. – Вьюнов, какой же ты мудак. Ты же в Сибири был, какие тебе дети?.. Так, принцесса, дай-ка дядя милиционер посмотрит квартиру, — протиснулся я внутрь, косясь, чтобы хозяин не выкинул какое-нибудь коленце.

Да, пусто. Стены с дешёвыми обоями, полка с цветочным горшком, две кровати – побольше и поменьше, телеэкран-стена, стул, незаметный из-за набросанной одежды, и покосившийся пластиковый шкаф фабрики «Красный плотник». А над всем этим – запах нестираного белья.

— А где наша мама? – ласково спросил я у девочки.

— На работе, — пролепетала она. – А почему ты не в форме, дядя милиционер?

— Потому что так надо, — сказал я, улыбаясь. Вьюнов же всё больше мрачнел. – Смотри, — в воздухе снова соткалась голограмма удостоверения. Девочку это устроило.

— Где ты был сегодня в девять ноль ноль? – спросил я у снайпера.

— Ложился спать, — округлил глаза от удивления Вьюнов.

— Это правда? – спросил я у девочки самым добрым голосом, на который был способен.

— Правда, — пролепетала она.

Значит, интуиция не обманула и Вьюнов не виноват.

— А папа всё это время был с тобой? – спросил я чисто для проформы, но ответ стал для меня полной неожиданностью.

— Нет.

Я удивлённо приподнял брови и взглянул на Вьюнова, который изрядно занервничал.

— Что-о? – посмотрел он на дочь. – Чего ты выдумываешь?.. Я же лёг с тобой, колыбельную спел.

— Тише! – рыкнул я на него. – Не дави на ребёнка. Где был папа? Он куда-то ходил?

— Да. Лёг. А потом встал и куда-то пошёл…

— Михаил Алексеевич Вьюнов! – отчеканил я, поднимая пистолет. – Вы арестованы за убийство депутата Золотарёва. Я даю вам пять минут на то, чтобы одеться!

Девочка, услышав металл в моём голосе и увидев напуганного отца, захныкала.

— Но ведь я был с тобой, — дрожащим голосом говорил Вьюнов. – Она маленькая и у неё опухоль!.. Она может ошибаться. Может, ей приснилось!..

— Мы проверим вас на детекторе лжи и всё выясним. А пока… Четыре минуты!..

— А жене… можно? – спросил свежеиспечённый арестант, глядя на меня с так хорошо знакомой всем КГБ-шникам смесью страха и ненависти.

— Мы сообщим сами, — буркнул я и кивнул на пистолет. – И помни. Без глупостей. Снайпер… — я вызвал Палыча и кратко пересказал ему случившееся.

— Хорошо, — сказал он. – Обыск на подходе, «воронок» тоже. Можешь ехать домой. Хороших выходных.

 

2.

Пик. Пик. Пик. Пи-ик.

— Московское время – девять часов, — произнёс диктор, тщательно копирующий интонации Левитана. Стена-экран включилась, зазвучала старинная мелодия заставки – хорошо всем известный фрагмент из «подмосковных вечеров».

Я от души выругался и запустил подушкой прямо в изображение ярко освещённого солнцем Кремля.

— Солнце красит нежным светом!.. – не обратив внимания на мой бунт захрипела и затрещала древняя аудиозапись.

Какой-то высоколобый учёный выяснил, что поздние пробуждения вызывают лень, апатию и, как следствие, тоску из-за того, что жизнь проходит мимо. Такие чувства были свойственны лишь зажравшейся довоенной буржуазии и советскому человеку не подобали. Человек новой, советской формации должен был быть весел, жизнерадостен, как фокстерьер и постоянно чем-то занят — не то не дай бог начнёт думать.

Я тяжело вздохнул и понял, что очередной раунд остался за ненавистной техникой. В этот раз я не подготовился: стена уже выдерживала тапки, металлическую кружку, хрустальную вазу, пустую бутылку и кота – что ей какая-то подушка?..

Кстати, о коте. Кровать прогнулась, заскрипели пружины, от мурчания комната мелко завибрировала и мне в лицо несколько раз ткнулся прохладный гладкий нос.

— Отвали… Сейчас я встану… Да отстань же ты, зараза, — бубнил я, морщась, и в конце концов Манька, он же Иммануил, громко и презрительно фыркнул. Ощущение было такое, словно я попал под чих здорового мужика.

— Фу! – я подскочил на кровати и увидел, как в полутьме квартиры в сторону кухни удаляется гордо поднятый чёрный пушистый хвостище. Дополненная реальность включилась и повесила у меня перед глазами безмятежно пустой ежедневник. Большая редкость для сотрудника КГБ.

— …Страна моя! Москва моя! Ты самая люби-ма-я!.. – допел экран и провозгласил. – Доброе утро, товарищи! Начинаем утреннюю зарядку!

Ненависть к экрану немного сглаживало то, что вместе со мной вынужден страдать практически весь часовой пояс – исключая, разумеется, тех, кто работает в ночную смену.

Широко зевнув, я уселся на кровати, яростно протёр глаза от сухарей и скомандовал поднять жалюзи. Они со скрипом поползли вверх, открывая вид на безоблачно-синее небо и впуская в комнату яркий, но болезненный свет осеннего солнца. Он красиво высвечивал каждую пылинку в воздухе и украшал мою унылую берлогу – скомканные вещи, полуразобранные электроприборы, паяльник в полной пепельнице и пустые коньячные бутылки повсюду. Кремль на экране пропал – продолжилось воспроизведение старого чёрно-белого фильма, который я смотрел перед сном. Американский, между прочим и жутко незаконный. Простому смертному за него могли бы и антисоветчину впаять. К счастью, моя трудная работа предполагала некоторые вольности и послабления.

— Начинаем утреннюю зарядку!.. – после этой фразы, обычно начинала играть музыка и хриплый голос из далёкого прошлого пел «Вдох глубокий, руки шире, не спешите, три-четыре».

Но я, вместо ожидаемого размахивания руками пробурчал что-то недовольно-сонное и пошёл в ванную. Из зеркала на меня взглянула жуткая рожа – какой-то странный мужик, худой, заросший щетиной с проседью, постаревший до срока. Лицо было мне знакомо лишь отдалённо, но я знал, что бритьё, умывание и чистка зубов всё исправят.

Через пятнадцать минут я уже наслаждался синтетическим кофе, в котором не было кофе, сигаретой, в которой не было табака и бутербродом, где в масле не было масла, а в колбасе – мяса. Хорошо хоть хлеб был нормальным, а не из опилок. Под ногами огромный чёрный котище довольно хрустел сухим кормом. В каком-то смысле мы с ним питались одинаковой синтетической дрянью – только он, видно, получал больше удовольствия.

Я прикидывал, чем можно занять ленивый день, когда услышал самый непривычный звук из всех – звонок в дверь. Я едва не подпрыгнул от неожиданности, Манька тоже отвлёкся от миски, поднял морду, сделал большие глаза, посмотрел на меня и издал вопросительное «мр-р».

Беспокоить меня могли только по одному поводу – в отделе что-то случилось, но почему не позвонили? Предчувствуя неладное, я нахмурился и пошёл открывать. Проскочила мысль прихватить пистолет, но я её отогнал – кто вообще в здравом уме полезет к комитетчику?.. Лишь добравшись до двери, я сообразил, что всё ещё не оделся и стоял в «форме номер раз» за исключением противогаза.

— Здравствуйте! – уверенный высокий женский голос полоснул металлом по ушам. В следующую секунду его могучая обладательница заняла своим телом весь дверной проём. Синий форменный пуховик Департамента Генетического Наследия лишь усиливал впечатление – и без того валькириеподобная барышня казалась просто необъятной. На красном несимпатичном лице застыло деловое выражение. У ног стоял громоздкий переносной холодильник, похожий на бидон для молока.

— Давайте всё! И распишитесь, – приказала она, проецируя оранжевую голограмму маршрутного листа перед моим лицом.

— Эй-эй! – я отступил вглубь квартиры, не выдержав напора. – Ничего я вам не дам. Идите вон отсюда.

— Что значит, ничего? Как это ничего? По какому праву вы меня прогоняете?

— Потому что ничего! – раздражённо сказал я. – Это моё личное дело. Вас вообще не должно было тут быть. Вы ошиблись квартирой. До свидания.

— Нет, это не ваше личное дело! – с её тоном и напором можно было командовать батальонами. – А государственное! Я должна тут быть! Есть план! Последний пленум дал задание перевыполнить его на пятнадцать процентов! Вы – здоровый мужчина, всё ещё способный…

— Я польщён.

Перебитой на полуслове «доярке»-ударнице хватило секунды на то, чтобы захлопнуть рот, перегруппироваться и снова пойти в атаку.

— Вы же знаете, какая у нас демографическая ситуация? – она была вынуждена сменить тактику и воззвать к сознательности.

— Знаю, — кивнул я. – Девушка, я… — попытался я поведать суть проблемы,

— Вам она безразлична? – перебила меня сотрудница Департамента Генетического Наследия.

— Нет, — тут я был совершенно честен: чем скорей ситуация выправится, тем скорей от меня отстанут хабалки без чувства такта.

— Вы невоздержаны в сексуальной жизни? Алкоголик?

— Да, а у вас нет чувства такта, — рыкнул я. – И если мы закончили с перечислением недостатков, то послушайте… — очередная бесплодная попытка сказать главное.

— А почему тогда сперму не хотите сдавать?..

— Не хочу, — я рассмеялся, поняв, что мы с «дояркой» практически воспроизвели сцену из «Собачьего сердца».

Её лицо покраснело, но женщина сразу же взяла себя в руки. Похвальное качество, что ни говори.

— Тогда подпишите, что отказываетесь! Но предупреждаю, что у вас будут проблемы по партийной линии.

— Ага, — кивнул я. Смех выправил мне настроение и кричать расхотелось. – Хоть по линии спортлото. Не буду я ничего подписывать. До свидания.

— Как это не будете? Что значит, не будете? Вы сдаёте?!

Похоже, меня решили взять измором. Я бы закрыл дверь, если смог, но толкать женщину мне не позволяло воспитание.

— Нет, не сдаю.

— Тогда подпишите! – голограмма, показалось, стала ярче.

— Так, — я закрыл глаза, шумно вдохнул воздух, в котором витал запах сублимированного кофе и недокуренной сигареты. Сосчитал до трёх. Потом до пяти. – Вижу, вы тут впервые. Решили план перевыполнить, да?.. Как ваше имя и фамилия?! – резко рявкнул я. – Как зовут вашего начальника?! Кому пожаловаться на вашу работу?!

— А какое вам дело? – тут же начала защищаться «доярка». – Нет, ну нормально? Сдавать отказывается и ещё жаловаться будет?

— Жаловаться?! – я повышал голос всё сильнее. Гулять так гулять. Если человек испортил настроение, то нет совершенно никаких причин сдержаться и не отплатить ему тем же. Голограмма маршрутного листа исчезла, появилась новая, красная, мерцающая – моё удостоверение. – Майор Иванов, госбезопасность! А у вас, милочка, большие проблемы!

Женщина побледнела – как будто мукой посыпали. Даже, кажется, в размерах уменьшилась, словно кто-то открыл клапан и из неё начал выходить воздух.

— Если бы вы не были так заняты, хамя мне, то услышали бы, что я клон-репликант! А если вас там в Департаменте, дубоголовых и набранных по объявлению, хоть чему-то учат, то вы должны были знать, что реплики стерильны!.. – я говорил, искренне наслаждаясь моментом маленького триумфа. — Проблемы по линии партии?! А какие проблемы у вас будут, если я в понедельник запрошу у вашего начальства… — перед глазами внезапно возникла картинка входящего вызова. Палыч. Настроение тут же упало ниже уровня моря. Начальство, чёрт бы его побрал, никогда не звонит с хорошими новостями.

— Так! – я прервался на полуслове. — Брысь отсюда, чтоб глаза мои тебя не видели!..

Доярка исчезла – мгновенно и бесшумно, как будто на атомы разлетелась вместе со своим чёртовым бидоном. Дверь закрылась. Я вернулся на кухню, где невозмутимый Манька гремел сухим кормом.

— Слушаю.

— Чего так долго? – буркнул начальник. Красные глаза, взъерошенный – похоже, не спал всю ночь. Плохой знак. Очень плохой.

— Да «доярка» привязалась, еле отшил. Ударница.

— М-м… — промычал шеф неопределённо. – Одевайся и давай в отдел.

Отлично. Самые плохие ожидания оправдались.

— Вьюнов?

— Он, родимый.

— Дай угадаю, он не убивал Золотарёва?

— Я что, тебе индивидуально всё рассказать должен?! – рявкнул Палыч, но я даже не обратил внимания. Это можно простить, учитывая то, что ему пришлось не спать всю ночь и держать оборону от перепуганных депутатов, требовавших вотпрямщас ввести войска и допросить всех москвичей.

— Понял. Выезжаю.

Палыч отключился, а я дотянул сигарету и допил успевший остыть кофе, растягивая последние минуты удовольствия. Начинался новый день, не сулящий ничего, кроме новой безумной гонки.

 

3.

— Да-а, — протянул я, когда увидел труп Вьюнова, лежащий на сверкающей металлической каталке. Проблема была в голове. Её верхняя часть отсутствовала. Выше нижней челюсти ничего не было, да и сама она с частью шеи представляла собой быстрый переход от стейка хорошей прожарки к вонючему углю.

— Он ведь был там, — посмотрел я на отчёт патологоанатома. – Я имею в виду, в гостинице.

Радиоактивность тела указывала на это очень недвусмысленно. Армейские ботинки с заражённой пылью и чёрная одежда, найденная в квартире – тоже. Маску не нашли, но её он вполне мог выбросить по дороге. Все улики были против, даже дочь говорила, что он куда-то уходил. Но сам Вьюнов упорно держался за свою позицию – лёг спать и всё тут. И, судя по записи дознания, которую я, сдерживая тошноту, просмотрел полностью, держался искренне. Даже смог обмануть детектор лжи. Странно. Очень странно.

И погиб загадочно. Когда удалось выбить санкцию на прямое подключение к мозгу и начать процедуру, все его боевые имплантаты, которые должны были быть отключены при демобилизации, ввели в действие протокол «Плен» и уничтожили носителя. Концы в воду.

Первым делом после приезда на Лубянку Палыч вызвал меня в свой кабинет и жестоко надругался. Из потока эпитетов удалось разобрать, что я, (гамадрил недоразвитый), поймал чёрт знает кого, из-за чего ему, святому человеку, не жалеющему на ниве борьбы с преступными элементами живота своего, устроили разнос люди столь высоко сидящие, что мне, (мудозвону безответственному) даже представить сложно.

— Иди и работай! – приказал он в конце концов и мне ничего не оставалось, кроме как, собственно, пойти.

И прийти сюда, к обезглавленному телу главного подозреваемого. Как выяснилось, «воронки» свезли на Лубянку кучу народу. Камеры ломились от снайперов-инвалидов, которые наверняка получили увлекательную возможность вспомнить былые подвиги в хорошей компании. Но никто из них так и не смог показать ничего внятного – почти у всех было алиби, а у одного-единственного вместо алиби был такой процент алкоголя в крови, что он не попал бы даже струёй в унитаз, не то, что в голову депутата за несколько километров. Плюс – он не «светился». Так что немногие ниточки, которые позволяли раскрыть дело, сходились в одну точку. Сюда, в морг Лубянки, на блестящий стол, к снайперу без головы.

В голове вертелась одна теория, но её нужно было проверить.

— Можешь убирать, — сказал я, выходя, усатому седому санитару, сидящему за столом и заполнявшему какой-то потрёпаный журнал. Тот кивнул, но даже не встал – видимо, решил сначала разобраться с делами.

День выдался прохладный и я пожалел, что оставил дома подстёжку от пальто. Морг располагался глубоко-глубоко под землёй и мне пришлось подниматься на старом дребезжащем лифте, который останавливался на каждому пустом этаже и произносил номера каким-то совсем уж замогильным голосом. Вкупе с особенностями освещения подвалов – туда как будто специально устанавливали мигающие лампы дневного света и безлюдьем, действовало угнетающе.

На подземной стоянке я увидел троицу коллег из соседнего отдела – они о чём-то общались, очень активно жестикулируя. Моего приветствия они не заметили – далеко, да и спор был слишком оживлённый.

Навигатор, обнаруживший, что я сел в машину, приветственно запищал.

— Завод имени академика Лебедева.

Двойной писк уведомил, что адрес не принят. Я повторил несколько раз с тем же результатом и, наконец, не выдержав, пнул железку ногой, прокричав: «Завод! Имени! Академика! Лебедева!» и добавив в конце ругательство. Удивительно, но такой подход навигатор понял и, звонко пиликнув, повёл машину к выезду со стоянки.

Дорога заняла около часа. Пришлось даже постоять в небольшой пробке там, где автоматизированная система, остроумно названная создателями «Сусанин» восстанавливала провалившийся под землю участок шоссе. Огромная угловатая оранжевая штуковина длиной с вагон поезда гудела и ворочалась в густом облаке пара и сверкала проблесковыми маячками. Иногда из её корпуса били сверкающие разряды тока. Она ползла медленно, как улитка, и, точно так же, как улитка, оставляла за собой жирный след нового чистого ровного асфальта.

Завод имени академика Лебедева создавался как оборонный и производил электронные штуки, которыми нашпиговывали солдат, но в последнее десятилетие выпускал по конверсии и гражданские изделия: прежде всего, протезы. Руки, ноги, глаза, искусственные органы и главные помощники тяжёло контуженных – мозговые чипы «Квант». Была и линейка для людей, не потерявших на войне чего-нибудь существенного – например, одну из разновидностей «Кванта» любили учёные и студенты, а люди, работающие физически, армировали скелет и усиливали мышцы. В своё время Партия развернула широкомасштабную и до ужаса нелепую кампанию пропаганды улучшения себя, но люди клюнули. Как-никак, советский человек должен быть лучше во всём. Даже если станет при этом не совсем человеком.

Машина остановилась у высокого непроницаемого железобетонного забора. Отвесная серая стена уходила вертикально вверх, а над ней поднимались, пронзая бездонно синее небо трубы, на которых горели красные фонарики и высокие острые башни-шпили, обшитые металлическими балками. На них неплохо смотрелись бы горгульи, но советская школа дизайна подобного не признавала.

В непропорционально маленькой будке КПП скучал пожилой охранник. На первый взгляд это казалось несоответствием – такое важное предприятие и всего один старик-сторож, но когда он подошёл поближе, то впечатление тут же рассеялось. Я понял, что при желании этот дядька сможет скрутить меня в бараний рог вместе со всем моим имплантированным железом.

Плавная, даже в чём-то грациозная походка, искусственные глаза, просветившие и меня и машину и подозрительно широкие руки. В таких может быть полный комплект сюрпризов – от длиннющих телескопических лезвий, до огнестрельного оружия. Что ещё скрывалось под чёрным бушлатом – оставалось только догадываться. И внутри наверняка есть ещё такие.

— Куда? Договаривались? – спросил он меня скрипучим голосом с интонациями доброго деревенского дедушки.

— Мне нужна… — я вызвал записную книжку. – Екатерина Платонова.

— Это главный конструктор, что ли? – прищурил глаз охранник. Я всей кожей почувствовал, что он меня фотографирует.

— Да, она.

— А вы откуда будете?

Я улыбнулся:

— Контора Глубокого Бурения.

— Удостоверение ваше можно?

— А что, ты ещё по базе меня не проверил? – не выдержал я.

— Проверил, — не стал скрывать охранник, усмехнувшись. – Но порядок есть порядок.

Я показал удостоверение и вскоре уже проезжал внутрь, на территорию.

У завода было несколько корпусов, объединённые друг с другом крытыми переходами на уровне второго этажа. В администрацию вела длинная и прямая, как стрела, дорога шириной с проспект. По бокам цеха – серые, рыжие и бурые; ангары из нержавейки, возле которых сидели группками курящие рабочие в синих комбезах. Повсюду стояли красные тяжёлые многотонные «Уралы», чадящие дымом из двойных труб. Что-то грузилось или разгружалось, люди суетились, бегали туда-сюда. Работяги в ржавых экзоскелетах вдвоём куда-то тащили огромный оранжевый контейнер размером с фуру. Сразу видно – предприятие союзного значения, не какая-нибудь шарашкина контора.

Администрация представляла собой исполинский параллелепипед, облицованный мрамором, который ещё больше придавал ему сходство с надгробием. Оно смотрело на мир высокими узкими зеркальными окнами, между которыми кто-то безвкусный поналепил одинаковых гранитных гербов Союза. Иногда на несколько мгновений на здание проецировалась яркая цветная реклама продукции завода – и эти исполинские картинки нешуточно подавляли. Чего стоит один лишь солдат в полном боевом экзоскелете – складывалось полное ощущение, что сейчас он либо наступит на тебя огромным сапогом, либо расстреляет из автомата, калибр которого, в силу пропорций, был как у главного орудия линкора.

Внутри, в светлом, стерильно-чистом просторном холле тоже сидел охранник. Он кивнул, увидев меня и указал на стойку администратора, где сидела смазливая русая девушка в сером костюме.

— Подождите, пожалуйста, десять минут, — прощебетала она, когда я спросил, как пройти к генеральному конструктору. – Присядьте на диване, пожалуйста.

Я тяжело плюхнулся на мягчайший диван, обтянутый белоснежной искусственной кожей и сразу же захотел спать – очень уж на нём было уютно.

— Иванов Иван Иванович! – позвала, наконец, девушка и я, нехотя вынырнув из мягких объятий, снова подошёл к стойке.

— Да?

— Проходите, вас ждут, — на столешницу легла белая пластиковая карточка – потёртая и исцарапанная. Фамилию, инициалы и фотографию там заменяла крупная надпись «ГОСТЬ». – Двадцатый этаж, из лифта налево, — объяснила девушка. – До конца, двойная дверь с надписью «Приёмная». Не ошибётесь, — она улыбнулась и я заметил, что кожа на её лице, как и зубы, как и волосы – полностью искусственные. Нет, выглядели они безупречно, но всё-таки что-то такое было в пластических имплантах. Как силиконовая грудь, знаете. Сразу становится понятно, что она – ненастоящая. Я сцапал карточку и отошёл от стойки, гадая, сколько на самом деле лет этой «девушке». Или может, это не девушка, а какой-нибудь робот. «Лебедевцы» вполне могли заменить неквалифицированных рабочих на собственную продукцию, убив этим двух зайцев – и сокращение расходов и реклама.

Я выполнил инструкцию администратора и через пару минут стоял у окна приёмной, любуясь видом. Девушка за столом секретаря была точной копией той, что сидела внизу, и я понял, что догадка насчёт роботов оказалась верна.

Завод находился в одном из многочисленных производственных районов юга Москвы, поэтому и пейзаж был исключительно серый и индустриальный. Однако, яркое солнце и безоблачное небо преображали его – совсем, как мою запущенную квартиру. Серые коробки домов тонули в лёгкой белёсой дымке, над которой возвышались трубы и башни офисов. Если бы не погода, моё настроение было бы совсем отвратительным.

Приёмная была увешана яркими рекламными плакатами, на которых были изображены счастливые трудящиеся с теми или иными протезами. Слоганы гласили: «Кибернетика – светлое будущее всего человечества» и «Советский человек – больше, чем человек». Я бродил, с интересом рассматривая плакаты. На них были запечатлены усатый рабочий с искусственными руками, учёный-лаборант, из головы которого в районе уха высовывалась короткая антенна и солдат, изменённый настолько, что из человеческого в нём осталась, похоже, только фуражка с красной звёздочкой. «Броненосец» яростно топтал массивным стальным ботинком что-то худое, чёрное и скрюченное и отстреливался от полчищ похожих созданий из двух наплечных пулемётов, очень похожих на ДШК. Выглядела картинка эпично, что ни говори.

— Екатерина Павловна ждёт вас. Проходите.

Я не удостоил робота ответом и потянул на себя массивную деревянную дверь.

Главный конструктор сидела за огромным деревянным столом, тщательно замаскированным под старину. Столешница представляла собой экран и голографический проектор одновременно, и я как раз застал момент, когда над головой и по сторонам от Платоновой кружился хоровод из чертежей, отчётов и диаграмм приятного янтарного цвета. В кабинете было просторно, пол покрывал мягкий зелёный ковёр, на который было стыдно становиться в уличной обуви. Длинный стол для совещаний, резные стулья, шкаф с имитацией книг, на стенах, обшитых тёмным деревом висят портреты каких-то партийных бонз. В углу возле окна – кадка с экзотическим растением, в другом – флаг Союза.

Увидев меня, Екатерина Павловна хлопнула в ладоши и голограммы, следуя за её движением, словно скрылись в столе. Главный конструктор не была красивой женщиной, но что-то в ней притягивало взгляд. На вид лет сорок – сорок пять, крупные черты лица и слегка раскосые глаза выгодно подчёркнуты косметикой, серый костюм идеально сидит на фигуре. В глаза тут же бросались длинные багровые ногти на тёмных широких ладонях и яркие красные губы.

Не женщина – памятник.

— Здравствуйте, — начала она без улыбки. – Проходите, присаживайтесь. Чем обязана?

Я отодвинул стул и сел, заложив ногу на ногу. Платонова достала из ящика стола пачку сигарет, пепельницу и закурила.

— Я тоже, если не возражаете?..

— Не возражаю, — пожала плечами конструктор и глубоко затянулась. Почему-то это простое действие в исполнении немолодой и некрасивой женщины со стальными глазами и ярко-красными губами выглядело чертовски порочно и возбуждающе.

— Мне нужно узнать о некоторых особенностях вашей продукции, — сказал я, усилием воли возвращая себя в деловое русло. — Конкретно о комплекте снайперских имплантатов. Модель «Зайцев-79-У».

Она кивнула.

— Что конкретно вас интересует?

— Для начала поясню, что весь этот разговор – совершенно секретен и разглашение подпадает под статью о государственно измене со всей вытекающей ответственностью, — отчеканил я, но Платонову это не впечатлило. Лишь очередной кивок, затяжка и облачко дыма. А курит она явно не какую-нибудь дрянь. Даже завидно. — Недавно произошёл один инцидент. Его главный фигурант – бывший снайпер, у которого был как раз «Зайцев», производства вашего завода. И меня интересуют некоторые… Скажем так, недокументированные функции имплантатов.

— Все функции строго задокументированы, — жестко сказала женщина-конструктор, пресекая любые попытки дальнейших расспросов.

— Я пришёл сюда не за тем, чтобы искать изъяны в ваших сопроводительных документах. Поэтому могу заверить от лица ведомства, что информация не выйдет за пределы этого кабинета, — Платонова скептически изогнула бровь, а я продолжил, не обращая на это никакого внимания. – К тому же, использование может быть… Нестандартным.

— Мы говорим об убийстве Золотарёва, верно? – спросила она.

— Возможно, — нейтрально отозвался я. – Вернёмся к делу. Мне нужны сведения.

— Дайте конкретику, — пожала плечами Платонова. За окнами вспыхнула реклама, заполнившая комнату багровым светом. Губы главного конструктора пугающе почернели, а черты лица заострились. Полное ощущение, что я пришёл продавать душу дьяволу.

— Меня интересует, возможно ли снова включить блокированные имплантаты?

— Разумеется, — кивнула Платонова. Свет за окном погас и ощущение разговора с демоном исчезло. – Мы предусматривали такую возможность.

— Как это можно сделать?

— Только при помощи прямого хирургического вмешательства.

Я задумался. «Не сходится. Никак не сходится. После доставки в отдел Вьюнова осматривал врач и ничего не нашёл».

— Удалённо никак?

— Нет, это исключено, — уверенно сказала Платонова. Она затушила сигарету в монументальной стеклянной пепельнице, которой можно было пробивать головы.

— И всё-таки, — я не собирался просто так сдаваться. — Я хочу, чтобы вы подумали и рассказали, как это можно сделать.

— Я же сказала – никак, — конструктор раздражённо дёрнула плечами. – Вся конструкция, вплоть до регулятора мочеиспускания и скобы указательного пальца, завязана на одном чипе, включить который можно, только основательно покопавшись в мозгах.

Она явно пыталась от меня отделаться и давила.

— Я не прошу говорить мне, что это невозможно, — мне снова пришлось добавить в голос металла. – Мне нужны соображения на тему того, что можно сделать. У единственного подозреваемого по делу был имплантат вашего производства. По документам – отключенный. На деле — активированный. И никаких следов хирургического вмешательства, – я вызвал в дополненной реальности рапорт судмедэксперта и в нём действительно не было ни слова о следах трепанации. — Если вы не знаете, как это сделать – тем хуже для вас! Потому что кто-то другой знает. И это значит, что в Москве почти тысяча потенциально опасных снайперов. Этого более, чем достаточно, для того, чтобы обезглавить весь Союз, потому как депутатов и крупных служащих – всего-то несколько сотен.

Я говорил – и с удовлетворением наблюдал, как лицо Платоновой бледнело, а алые губищи становились всё заметнее.

— Так что будьте так добры, уделите время надоедливому следователю и помогите разрешить вопрос государственной важности. Если вас не затруднит, — я изобразил хорошо отрепетированную «улыбку гэбиста номер три» – устрашающую.

Конструктор кивнула и парой нажатий на стол вызвала в воздухе оранжевую голограмму — чертёж «Зайцева». По его очертаниям можно было понять, в какой части тела располагались те или иные детали.

Сверху – мозговой имплантат, центр всего. Он был похож на сосновую шишку, обвитую проводами. От него через шею толстый шлейф шёл к позвоночнику, в районе плеч расходясь кабелями к плечам, локтям, запястьям и указательным пальцам – их специально усиливали для того, чтобы руки не дрожали. Основной же шлейф опускался ещё ниже – провода вели к небольшим металлическим пластинкам-обогревателям на груди и животе, овальному, похожему на яйцо, регулятору мочеиспускания, пищеварительному ограничителю и далее – к искусственным коленям и ступням, которые никогда не затекали, сколько не сиди в одной позе.

Платонова вращала голограмму так и эдак, увеличивала мозг и некоторые узлы, возле которых появлялись поясняющие надписи и какие-то цифры. Я снова закурил, наблюдая за её работой. Сейчас она была почти красива и я понял, как она смогла добиться столь высокого поста – целеустремлённость и искренняя любовь к работе.

— Простите, ничего не могу сказать, — она увеличила мозг и извиняющимся жестом указала на него. – Всё сходится к этой детали.

Судя по масштабу, её нельзя было даже разглядеть невооружённым взглядом. Маленькая такая микросхемка, запрятанная очень глубоко.

— К ней нет доступа извне, только на аппаратном уровне.

Я вполголоса выругался.

— Так что извините, но помочь правда ничем не могу.

Я поднялся с кресла.

— Что ж, в любом случае спасибо за помощь, — «улыбка номер пять, добрая, чуть усталая». – Опровержение версии – тоже информация.

— Не за что, — красные губы растянулись в испуганной улыбке, а руки скользнули к пачке сигарет. – Обращайтесь.

Я выехал с территории завода, рассеянно кивнул охраннику и скомандовал навигатору двигать обратно в сторону конторы. Настроение упало ниже некуда, поскольку моя единственная догадка не оправдалась – снайпера никак не могли активировать извне, следовательно… Следовательно, тупик. Если уж даже главный конструктор не нашла никаких предпосылок к тому, что с «Зайцевым» могло быть что-то не так, значит, в этом направлении копать точно не стоило. Однако, несмотря на недвусмысленный ответ Платоновой, у меня оставалось стойкое чувство, будто я что-то упускаю. Что-то раздражающе близкое, лежащее прямо перед носом.

— Навигатор! – скомандовал я через несколько минут. – Давай-ка на Горбушку.

 

4.

Я оставил машину там, где кончался асфальт и жилые районы. Передо мной лежал дикий ландшафт, не тронутый строителями. Граница Хаоса и Упорядоченного пролегала очень чётко – одно от другого отделял высокий забор, украшенный унылой наглядной агитацией, поверх которой уличные художники рисовали свои полотна. Они были яркими, как сбрендившая радуга, и в половине случаев – откровенно похабными.

Мне особенно приглянулся один арт – роскошные голые женщины окружали плюгавого тощего мужичка, у которого осталась всего одна конечность: та, что болталась между ног и размером превосходила самого инвалида. Он пускал из кривого беззубого рта нарисованную серебрянкой слюну и смотрел на мир слепыми глазами, а рядом в облачке-комиксе неведомый художник написал: «Спасибо Партии и Правительству». Я усмехнулся: советский Бэнкси очень верно уловил самую суть явления и передал её с потрясающим цинизмом.

Дыра в заборе была такой, что можно было пройти, не нагибаясь и не поворачиваясь боком – здоровенный пролом, из которого торчала оборванная стальная проволока вёл из одного мира в другой.

За моей спиной оставались ровные ряды новых районов, где торжествовал порядок и урбанизм, а впереди…

Я вышел с другой стороны и окинул взглядом ландшафт.

Передо мной простиралась, насколько хватало взгляда, перековерканная взрывами пустыня. Долины древних площадей, узкие ущелья разрушенных улиц и высоченные горные хребты из изуродованного железобетона. В трещинах уже давно росла высокая трава, а на горных пиках, что несколько десятков лет назад были многоэтажными домами, росли корявые деревца – в основном, берёзки. Они отчаянно цеплялись за серые валуны и тянулись к солнцу с упорством обречённых. Повсюду валялись перевёрнутые остовы машин. Счётчик Гейгера сходил с ума рядом с ними, поэтому я сразу же, не откладывая в долгий ящик, вытащил из небольшого футляра пару больших круглых таблеток и проглотил, не запивая. Завтра будет плохо. Очень плохо.

Я бывал тут – давно, ещё в прошлой жизни, когда за фразу о возрождении Советского Союза меня подняли бы на смех – и сейчас, двигаясь по отдалённо знакомым улицам, старался отыскать взглядом детали того, ныне мёртвого мира.

Вот лежит, наполовину засыпанная обломками, здоровенная оранжевая вывеска, заставившая вспомнить, что тут был торговый центр, в который я никогда не заходил, но несколько раз проезжал.

Ощущение, что за мной присматривают, появилось с того самого момента, как я шагнул за забор, но это было нормально. Я даже не пытался высмотреть тех, кто держит меня на мушке – лишь брёл вперёд, перепрыгивая ямы и проломы в земле, обходя радиоактивные остовы машин и автобусов и стараясь держать направление в этом железобетонном хаосе.

Очень сильно пахло пылью и чем-то горьким. Ветер свистел в развалинах, и поэтому я не сразу уловил нарастающий гул голосов и тарахтенье древнего дизельного генератора.

Моё внимание привлекли какие-то яркие пятна на скелете многоэтажки впереди. Я увеличил изображение и понял, что уже почти на месте – на уцелевшей стене висел грубо сколоченный деревянный щит с прибитыми к нему разноцветными буквами от разных вывесок – «Горбушка». Буквы светились и мигали – я рассмотрел, что провода уходили куда-то вниз. Должно быть, к тому самому генератору, который я так отчётливо слышал. Ради интереса я включил тепловизор и усмехнулся – за стенами и грудами битого камня нашлось несколько светлых пятен.

Я добрался до здания с вывеской и взглянул вниз, где в исполинской, нескольких километров в диаметре, чашеобразной долине с чёрным обугленным дном, располагался тот самый знаменитый на всю страну рынок. Во время первой бомбардировки высоко над этим местом взорвалась одна из самых мощных боеголовок — вот и получилось идеально очищенное от цивилизации пространство. К тому же бомба оказалась чистой и радиационный фон тут был не выше, чем во всей остальной Москве.

Воронка, земля в которой спеклась в стекло от исполинского жара, была усеяна драными брезентовыми тентами, лачугами из подручных материалов и самодельными кривыми лотками.

В нескольких десятках метров от меня начиналось движение – возле входа в подвал разрушенного дома копошились тощие немытые бородатые мужики. Завидев меня, они сразу же затушили цигарки-самокрутки и развернулись. Позади них, в обломках здания, горел костёр в железной бочке. Чуть дальше начинался рынок – там уже сидели люди, разложившие на брезенте и полиэтилене свои нехитрые товары, в основном, вытащенные из руин: книги, газеты, сгоревшая довоенная электроника и прочий мусор.

— Гляди-ка, кто к нам такой красивый идёт! – подал голос мелкий заводила, похожий повадками на шакала Табаки из советского мультика. Он сгибался чуть ли не пополам и скалил рот, полный жёлтых гнилых зубов. На его костяшках я заметил татуировку – цифры «2053» — похоже, год первой ходки. – Пальтишко хорошее. Дай закурить, а, красавЕц, — шакал сделал ударение на последний слог. Его дружки медленными движениями обходили меня с разных сторон. Звякнула об асфальт, разбиваясь и превращаясь в смертоносную «розочку», бутылка «Трёх топоров». Худые, низкорослые, лохматые и оборванные, со следами вырождения на тупых лицах, местные бродяги вызывали у меня не страх, а брезгливость.

— Пшли вон! — я не обратил на мелкую шушеру никакого внимания и продолжил идти, не останавливаясь. – Покалечу.

— Ты гляди, какой опасный, — не унимался «Табаки». – Партийный ещё, небось, а? Дай сигаретку, а, партийный!..

Он подходил всё ближе и не желал убираться с дороги. Я не чувствовал волнения – лишь раздражение. Когда мы с ним оказались на расстоянии вытянутой руки, в ладони бродяги сверкнул нож. Сверкнул, резко метнулся к моему животу и застыл.

«Табаки» заверещал: его запястье хрустнуло, сжатое моим могучим рукопожатием, усиленным гэбэшными имплантатами. Остальная братия, ещё не осознав случившегося, разом набросилась на меня, закричав что-то ободряющее. Они надеялись на численность и напор, но это было мне не страшно.

Боевой центр в мозгах включился и мгновенно проанализировал ситуацию, специальная железа впрыснула в кровь боевой коктейль, и я пришёл в движение.

Бродяги стали медленными и неуклюжими, поэтому отбивался я не напрягаясь: хладнокровно, резкими и математически выверенными ударами.

Шаг к первому, удар в грудную клетку – хруст, крик, тело отлетает прочь.

Шаг в сторону, поворот, серия из двух ударов в грудь и лицо – челюсть с остатками зубов неестественно съезжает на бок и нападавшего проворачивает вокруг своей оси на все триста шестьдесят градусов.

Пригнуться, уворачиваясь от куска арматуры, летящего в голову, ударить в солнечное сплетение… Упс! Кулак легко пробивает дряблую мутировавшую и ослабленную радиацией плоть, пальцы чувствуют внутренности. Мерзко…

Вынуть руку, отпрыгнуть от «розочки» и, оказавшись у бутылконосца за спиной, отвесить ему сочного пенделя. Это было бы смешно, если б удар не раздробил ему кости таза.

Последний бродяга, нечленораздельно вопя от боли, отлетел на кучу-малу своих друзей и всё стихло. Боевой центр отключился, время снова набрало обычную скорость.

Торгаши вдалеке показывали на меня пальцами и о чём-то переговаривались, те бродяги, что выжили, громко стонали, ветер свистел, гуляя в железобетонных ущельях. В воздухе витал запах крови и горелой пластмассы – от бочки, в которой жгли чёрт знает что.

Я посмотрел на руку, что вся была в крови, и выругался. Пальто, которое не так давно хвалил «Табаки» теперь нуждалось в чистке.

Блуждать по Горбушке можно было вечно. Рынок-город был настоящим лабиринтом, застроенным как мусорными лачугами, что рушились от ветра, так и настоящими каменными крепостями – из старых панелей, битого кирпича и железных листов. И тут везде торговали. Можно было отыскать всё, что душе угодно – от сомнительной, но многочисленной еды до новейшей электроники, от батрака-работяги до высококлассного специалиста, не прижившегося в большом городе. Тут было одно из немногих царств свободы, которое Контора предпочитала не трогать. Старинная тактика «стравливания пара» — ничто не ново под Луной.

Именно поэтому Горбушка была, хоть и нелегальным, но широко известным и популярным местом. Какое-то время сюда даже автобусы ходили – как в крупные гипермаркеты несколько десятилетий назад.

Узкие улочки-проходы были завалены и заставлены всяким хламом и мусором разной ценности. Кроме того, тут была куча мастерских – в основном, ремонтники, но встречались и ателье, парикмахерские, подпольные кинотеатры и даже бордели, куда пускали лишь своих и лишь по пригласительным билетам.

Здешним рядам можно было давать названия. Прямой стрелой через всю Горбушку проходил широчайший проспект ношеной одежды. Его пересекал проезд довоенных артефактов.

А поперёк них — улица книг, улица компьютерного железа, улица технических самоделок, автомобильный бульвар и нарко-переулок (очень маленький и непостоянный, ибо в Союзе с дрянью боролись безо всякой жалости). Отдельно можно было выделить площадь порнографии, где возле горы картонных коробок с самопальными дисками сидел монополист: постоянно прикладывающийся к бутылке толстый мужик с красным лицом.

Об успехе той или иной лавочки можно было судить по вывеске – те, у кого дела шли плохо, довольствовались самодельной, нарисованной на доске масляной краской. Торгаши посолиднее украшали свои лавочки чем-то поинтересней и поярче. Те же, кто добился успеха в своём деле, устраивали возле своих магазинов настоящее световое шоу – сплошной неон, диодные ленты и мигание, способное вызвать приступ эпилепсии. Изгалялись кто во что горазд.

Сегодня было очень людно – как-никак, выходной день. Рабочие в синих комбинезонах, принесшие на продажу вынесенные с заводов инструменты и материалы, мелкие клерки, пенсионеры, даже мальчишки-школьники в красных галстуках. Взгляд зацепился за стройную женщину, гулявшую в рядах, где торговали копаным довоенным барахлом – приталенный чёрный костюмчик с короткой юбкой, «мушка» над верхней губой, яркий макияж и малюсенькая шляпка с чёрной вуалью. Такое ощущение, что она прилетела сюда из двадцатых годов двадцатого века. Лицо показалось мне знакомым, но я никак не мог вспомнить, где именно ей видел, поэтому поддался искушению залезть в базу Конторы.

Перед глазами всплыло личное дело. «Ну конечно», — усмехнулся я. Актриса из МХАТ-а, часто играющая в кино. Неудивительно, что я её узнал.

Взятый в базе Комитета адрес оказался верен. Искомый павильон находился вдали от основных проспектов: если можно так сказать, в жилой части Горбушки. Улочка была чертовски узкой и я окончательно измазал пальто, протискиваясь между стоявшими почти вплотную стенами.

Нужный мне человек принадлежал к четвёртому типу торговцев – тех, что уже не нуждались ни в какой вывеске. Он жил и работал в тесной развалюхе, одна из стен которой которой представляла собой старый рекламный щит с выцветшим до неузнаваемости рисунком.

Я трижды постучал кулаком в добротную стальную дверь, вытащенную, видимо, из какого-то жилого дома.

— Откг’ыто! – послышался картавящий голос. – Входите!..

Внутри было темно. На самодельных деревянных стеллажах громоздились старые системные блоки, мотки изоленты, инструменты и ещё чёрт знает что. Под ногами загремела какая-то деталь.

— Остог’ожнее, не пег’еломайте ноги. Чем могу быть вам полезен, молодой человек?..

Я не сразу увидел за стойкой хозяина заведения – старого мужичка с огромным носом, который так и тянуло назвать шнобелем, и грустными глазами, в которых читалась вся мировая скорбь. Хозяин был почти полностью лыс, лишь на боках и затылке ещё курчавились пожелтевшие волосы.

— Извините… — я прошёл внутрь, внимательно глядя под ноги, чтобы снова не наступить на что-нибудь. – Вы Моисей?

— А кто спг’ашивает? – прищурил глаз владелец лавочки.

— Выгодный клиент, — уклончиво ответил я и, похоже, собеседника это устроило.

— Тогда Моисей пег’ед вами собственной пег’соной. Что я могу для вас сделать?

— У меня есть друг. Он воевал, бывший снайпер, — я вызвал в памяти досье пьянчуги, которого вчера доставили в отдел.

— Ага, — кивнул Моисей. Ничего не выдавало напряжения, но я всей кожей почувствовал, как он подобрался.

— После войны он работал на людей, которых я представляю. Мы сумели активировать его комплект снайперских имплантатов, но теперь у него некоторые затруднения. И нам нужно отключить их обратно.

— Так за чем же дело стало? – спросил хозяин. – Если кто-то у вас смог включить, так пусть и отключит.

Чутьё подсказывало, что я на верном пути.

— Сейчас у нас нет, так сказать, прямого доступа к голове нашего человека. Нам нужно сделать это удалённо. И я пришёл просить вас об этом.

— А с чего вы взяли, что это вообще возможно? – с каждым словом прищур становился всё уже и уже. Меня это даже начало забавлять и я попробовал представить, сколько ещё нужно будет задать вопросов для того, чтобы хозяин полностью закрыл глаз.

— Я не знаю, возможно ли это, — пожал я плечами. – И именно поэтому пришёл именно к вам. Мне порекомендовали вас, как хорошего специалиста. Вы сможете что-то такое сделать?..

Моисей расслабился – я понял это по исчезнувшему прищуру. Попался.

— Это они сделали пг’авильно. А кто, говог’ите, дал вам г’екомендацию?..

— Я не хотел бы разглашать эту информацию, — снова уклонился я от неудобного вопроса.

Хозяин кивнул, показав на миг свою розовую, как у младенца, лысину.

— Г’езонно, понимаю… Что ж. Но ви должны понимать, шо услуга такого г’ода обойдётся недёшево.

— Разумеется, — я позволил себе полуулыбку. – Сколько вы хотите?

— О-о-о, — Моисей сделал вид, что разочарован. – Молодой человек! Сделаем вид, что я не слышал вашего непг’офесионализма! Кому нужны деньги в Стг’ане Советов?..

— А чего же вы хотите? – я постарался скрыть удивление.

— Знаете… — задумался хозяин. – Я уже стаг’. И мне давно пог’а было бы остепениться, но всё никак не собег’усь. Мне нужна кваг’тиг’ка. Двушка поближе к центг’у. И с польской мягкой мебелью! – торопливо добавил он, видя, что я собираюсь возразить.

— Могу предложить вам только комнату в дезактивированном доме. Без мебели.

Начался торг. Даже не так – торжище.

Несколько раз я делал оскорблённый вид и собирался уходить, но Моисей неизменно меня останавливал. Несколько раз сам хозяин говорил мне немедленно покинуть его мастерскую, но позже сменял гнев на милость. Это было очень интересно, весело и познавательно, под конец мы уже бились исключительно из спортивного интереса – кто кого. И к моему стыду последнее слово осталось всё-таки за хозяином.

Мы сошлись на однокомнатной с мебельным гарнитуром. Румынским.

— Яшенька! – крикнул Моисей куда-то вглубь мастерской. – Ехай сюда, золотой, тут есть дело.

Послышалось жужжание небольшого электродвигателя и вскоре я увидел, кого звал хозяин.

В инвалидном кресле сидел полубоком скрюченный ребёнок лет шести. Он был невыносимо, концлагерно худ. Но не это заставило меня внутренне содрогнуться. Мальчик был прикован к креслу во всех смыслах – из каждого его сустава торчал длинный провод, уходивший в какую-то странную конструкцию за его коляской. Из головы, посреди лохматой копны чёрных волос, тоже торчал какой-то длинный хромированный штырь.

А ещё мальчик был совершенно слеп – белые-белые глаза, без малейшего признака радужки или зрачка.

— Что такое, дядя Моисей? – тихим голосом спросил он, въезжая, и тут же остановился. Он смотрел прямо на меня с видом не менее ошарашенным, чем, должно быть, был у меня сейчас. – Ой! Это ты! Я давно хотел сказать тебе спасибо!..

— За что? – удивлённо спросил я, чувствуя, как в горле внезапно пересохло а в душе заворочался какой-то иррациональный страх.

— За то, что спас всех нас.

«Что? Чертовщина какая-то».

— Но я же никого не спасал, — сказал я, косясь на Моисея, который упорно прятал взгляд.

— А… Извини, — мальчик улыбнулся. Его зубы оказались неожиданно белыми и ухоженными. — Я постоянно путаю. Что нужно, дядя? – спросил он у Моисея.

— Этот молодой человек хочет, чтобы ты дезактивиг’овал имплантат у одного человека.

— Что за имплантат? – деловито спросил ребёнок.

— «Зайцев-79-У», — сказал я. – Серийный номер… — я назвал длинный ряд цифр, чувствуя себя полным идиотом. Мальчик всё это время «смотрел» на меня пустыми глазами и не делал никаких попыток его записать.

— Но он ведь уже отключен, — округлив пустые белые глаза сказал Яша, когда я закончил.

— Что? – искренне удивился я. Даже не пришлось включать актёрское мастерство. Малец просто не мог сам догадаться.

— Он отключен! – уверенно повторил мальчик. – Могу его включить. Хотите?

— Что, так просто? – спросил я, зачем-то изображая «улыбку номер шесть» — недоверчивую. – Этого не могло быть никак. Ты не мог так быстро взломать его чип.

— Я и не ломал его, — мальчик едва заметно дёрнул плечами – наверное, это означало пожатие ими. – Это как… Я просто спросил у него. Попытался найти. Но он был тёмный. Серый весь. Как будто мёртвый. Значит, давно уже, — непонятно сказал он.

— Так. Ладно, — я взял себя в руки. Нельзя позволять сбить себя с толку. Да, это не цыгане, но, тем не менее, я был уверен, что попался на какой-то психологический трюк. — А ко мне можешь подключиться?

«Да!» — раздался неожиданно громкий детский голос в моей голове. Я рефлекторно дёрнулся, стремясь закрыть ладонями уши.

«Вот видишь. Я знаю. Он отключен».

— Тебе не о чем волноваться, — сказал ребёнок вслух.

— Хорошо, Яшенька, — несколько натянуто улыбнулся Моисей. – Езжай в свою комнату, побудь там, пока мы с товарищем побеседуем…

— Ладно. Только не бери с него ничего. Не будет добра с этого.

Взгляд хозяина ткнул меня, словно в голову вонзили вязальную спицу.

— Как он смог это сделать? – шокировано спросил я. — Что это… Что это вообще такое было?..

— Яшенька… — хозяин замялся. — Уникум. Дитя Горбушки, — грустно усмехнулся Моисей, куда-то сразу же задевав акцент. – Родился тут, на пепелище. Мутант. Овощ. Ходить не мог, говорить не мог, ничего не мог. Даже дышать. В больнице сказали, что он не жилец, поэтому мы здесь собирали для него железки всем миром, и вот… собрали. Он теперь живёт больше в Сети, чем тут. Поэтому и может очень много. Так! – Моисей встрепенулся, к нему тут же вернулся деловой тон. – Думаю, нам больше не о чем говог’ить. Если уж Яшенька сказал, бог с ней, с мебелью. Всего добг’ого.

— Да… До свидания, — пробормотал я и, повернувшись, покинул мастерскую.

Дело было сделано. Я всё-таки был прав и Вьюнова могли активировать удалённо. Но кто?

Это я и собирался выяснить.